— Почему же «кошки» были прикрыты бочкой?
— Не знаю. Вероятно, завалились и лежали там. Кому они нужны?
— Действительно, кому они нужны? — иронически переспросил Лебедев. — Хозяину виднее.
Вейс пыхнул дымом и ничего не ответил.
— Ну как, ключ нашелся? — подошел опять к шкафу Карасев.
— Нет… и сама не знаю… — прошептала Мария.
— Нужно шкаф открыть? — заинтересовался Терехов. — Разрешите, товарищ лейтенант, это пустяковое дело.
— Давай, Илья.
Терехов раскрыл перочинный ножик, сунул лезвие в скважину замка, несколько раз тряхнул дверцы и тут же распахнул их. В шкафу действительно лежало белье, висели женские платья, а в самом низу в беспорядке валялись детские пеленки, распашонки и тонкое голубое одеяльце.
— Господи, что же это? — всплеснула руками Мария.
Лебедев строго посмотрел на нее.
— Чему вы удивляетесь? — спросил он.
Она боязливо оглянулась на Вейса и промолчала. И только на повторный вопрос Лебедева неуверенно и очень тихо проговорила:
— Не пойму я ничего… Вроде здесь шарил кто-то.
— Кто же мог, кроме вас или мужа?
— А ему этот шкаф ни к чему.
— Проверьте, пожалуйста, все ли вещи на месте.
Дрожащими руками Мария стала перебирать белье и платье, а когда повернулась к Карасеву и Лебедеву, лицо ее было почти белым.
— Розовенького одеяльца нет… От покойного сынка осталось.
— Куда же оно могло исчезнуть?
— Ума не приложу… Адольф Карлович, вы, может, брали?
— Глупая женщина! — Под Вейсом заскрипела кровать. — Зачем мне детские пеленки или одеяла?
— И я так думаю. Только куда же оно делось, одеяльце? — В голосе ее послышалась злость. — Не вор же сюда забрался.
— Найдется, — успокоил ее Карасев, — Терехов, узнай, как там дела?
— Есть.
Терехов не успел выйти из комнаты. На пороге он столкнулся с Игнатом Зубилиным, позади которого толпились и другие бойцы.
Зубилин двумя руками держал какой-то небольшой квадратный предмет, тщательно завернутый в детское розовое одеяльце.
— Ага, нашлось-таки! — воскликнул Лебедев. — В хозяйстве ничего не пропадает.
Мария широко раскрытыми глазами глядела на дорогое ей одеяльце, а Вейс даже не пошевелился.
— Ставь на стол, — распорядился Карасев и начал развертывать одеяльце. В нем, оказался небольшой металлический ящик серо-зеленого цвета, в котором офицер без труда узнал портативный радиопередатчик германского производства.
— Вот теперь и выясняется, Вейс, кто вы такой… И не товарищ и не гражданин, а просто-напросто фашистский шпион.
Лебедев потрогал радиопередатчик рукой, будто проверяя его целость, затем спросил Зубилина:
— Где нашли?
Зубилин, как всегда, ответил медленно, не спеша, со всякими подробностями, которые, по его мнению, были очень важны.
— За большим сараем еще один сарайчик стоит… Маленький, плохонький, вроде избушки на курьих ножках. Н-да, заглянул я туда и, кроме дров рубленых, ничего такого не заметил. Ну, вроде искать здесь нечего. Вышел я из сарайчика и все же сомневаюсь. Глазами все поглядел, а руками ничего не пощупал. Нет, так не годится. И чтобы не сумлеваться, вернулся я. Опять гляжу, дровишки рядком уложены, всю стену загородили. А в одном месте почему-то плотности нет… то есть как бы порушено что-то. Стал я поленца раскидывать, немного сверху, немного с боков… И вдруг, мать ты моя родная! Ящик под руку попал.
— Какой ящик? — нетерпеливо спросил Лебедев.
— Да обыкновенный, из дерева с фанерой, в чем посылки отправляют. Ящик — это, конечно, не дрова, но на растопку вполне годится. Только какой же хозяин будет растопочный материал так далеко прятать? Ну, думаю, обязательно в этом ящике есть что-то.
— Покороче! — бросил Лебедев.
— А уж и конец скоро. Раскидал я дрова, вытащил ящик, а в нем эта штуковина оказалась. Тогда я ее осторожно, как ребеночка, взял на руки и доставил вам. Вот так!
— Возьмите свое одеяльце, — сказал Карасев, и чувство сожаления и горечи шевельнулось в нем, когда увидел, с какой силой и нежностью схватила одеяльце Мария и прижала его к груди.
— Все? — спросил Лебедев.
— Нет, — отозвался один из бойцов. — Зашел я по нужде в уборную ихнюю и решил на всякий случай осмотреть и это сооружение. И вот нашел под крышей, между досками. Хозяин здесь, видно, стоящий, у него в отхожем месте крыша двойная, а в середке пусто.
И он протянул Лебедеву длинный пистолет черного цвета, но несколько необычной формы.
— Ракетница! — коротко определил Карасев.
— Плохо же вы свой багаж прятали, — повернулся Лебедев к Вейсу. — Думали, хутор далеко, немцы близко, пусть все будет под руками?
…Когда арестованного Вейса, с силой сжавшего в руке свою прокуренную трубку, уводили из дому, он даже не оглянулся на Марию. Женщина, зябко кутаясь в платок, стояла на крыльце и молча глядела вслед своему хозяину и «мужу». И по лицу ее нельзя было понять — жалеет ли она старика или рада, что его арестовали, а ее избавили от постылой, мучительной жизни с этим властным, грубым и совсем чужим человеком. И только Лебедев, задержавшийся на крыльце, услышал ее исступленный шепот:
— Будь ты проклят, гад фашистский!..
Когда обо всем этом стало известно Гурьянову, он недовольно хмыкнул:
— Да, проглядели.
Он повернулся к Курбатову, присутствовавшему при информации Карасева, и задумчиво протянул:
— Знаю я этого Вейса. Нелюдимый хрыч. Никто у него не бывает. Хотя нет, навещают его два приятеля — одна пара гнедых, Панов да Меркулов. Они, кажется, какие-то агенты по делам снабженческим. Ну, об этом-то, надеюсь, Кирюхин знает.
К сожалению, оказалось, что Кирюхин и его сотрудники по райотделу НКВД знали, да не все. Знали, что Панов и Меркулов вечно брюзжат, всем недовольны, антисоветскими анекдотами пробавляются. Вот, пожалуй, и все. А Гурьянову было не до них — слишком много своих дел и забот накопилось.
Правда, Кирюхин и Лебедев сразу же кинулись искать «пару гнедых». Но оказалось, что оба они еще неделю назад вместе с семьями выехали из Угодского Завода и след их пока затерялся.
БУДУЩИЕ ПОДПОЛЬЩИКИ
Виктор Иванович Алехов медленно вошел в кабинет Курбатова, но не опустился, как это часто бывало, на стул или на маленький диванчик, стоявший возле окна, а присел на край стола и, поздоровавшись, сразу же закурил папиросу. Выглядел он хмурым, сосредоточенным. Обычно подвижный, стремительный, с жизнерадостным выражением лица, он производил сейчас впечатление человека усталого, согнувшегося под тяжестью забот, и даже в голосе его, громком и звучном, появилась хрипота, будто он в жаркую погоду залпом выпил ледяной воды и застудил горло.
Курбатов вопросительно поглядел на первого секретаря райкома: с чем тот пришел, что скажет? Так как пауза затянулась, Александр Михайлович тоже вынул из коробки папиросу, но, раздумав, не закурил ее, не желая чиркать спичкой и нарушать молчание. Через минуту спичка в пальцах Курбатова сломалась, и он отбросил ее в сторону, терпеливо ожидая начала разговора.
— Ты очень занят? — спросил, наконец, Алехов и попытался прокашляться.
— Дел, как всегда, хватает, — сдержанно ответил Курбатов. — Я нужен?
Алехов опять помолчал и потом вдруг предложил:
— Знаешь, что, давай пройдемся немного… потолкуем на воле…
Это неожиданное предложение удивило Курбатова, но, понимая, что Алехов позвал на прогулку неспроста, согласился:
— Что ж, не возражаю… Далеко пойдем?
— Нет, к лесу… Что-то больно душно здесь.
— Вот в июле была духота, — возразил Курбатов, складывая в ящики стола бумаги, — а теперь уже пахнет осенью… Ну, я готов.
Он запер ключом ящики стола и собрал в кучу карандаши и ручки.
— Тогда пойдем. Мякотину я предупредил, что скоро вернемся.
Они вышли на улицу, ответили на приветствия случайных прохожих, затем свернули в первый переулок налево и прямо через пустырь направились к лесу, густой темно-зеленой стеной окружившему Угодский Завод. Шли молча, и это молчание как бы подчеркивало необычность и значение предстоящего разговора. Только один раз Алехов оглянулся вокруг и сказал, будто подумал вслух:
— А пустырь этот мы так и не успели перепахать и засадить. Гурьянов мечтал…
И опять замолчал, только вздохнул и опустил голову.
На опушке леса, где пахло сырой хвоей и опавшими листьями, они присели под большой сосной и привалились спинами к ее стволу с красноватой шершавой корой.
— Не застудимся? — спросил Алехов, щупая землю рукой. — Сыровато.
— Не беспокойся, я к земле привык, — ответил Курбатов, понимая, что этот вопрос Алехов задал просто так, для приличия, а скорее всего, чтобы еще на минуту оттянуть разговор, ради которого он и задумал эту необычную прогулку.
